Все это Пушкин знал или мог знать. Но то, что рассказывал Виельгорский, стало для него откровением. Случилось это в 1812 году, в то драматическое лето, когда Петербургу всерьез угрожала опасность наполеоновского вторжения. Мы уже рассказывали о том, что первоначально французская армия намеревалась войти в Петербург. В Петербурге всерьез озаботились спасением художественных и исторических ценностей. Среди прочего император Александр I распорядился вывезти статую Петра Великого в Вологодскую губернию. Были приготовлены специальные плоскодонные баржи и выработан подробный план эвакуации монумента. Статс-секретарю Молчанову для этого выделили деньги и специалистов.

В это самое время, рассказывал Виельгорский, некоего не то капитана, не то майора Батурина стал преследовать один и тот же таинственный сон. Во сне он видел себя на Сенатской площади, рядом с памятником Петру Великому. Вдруг голова Петра поворачивается, затем всадник съезжает со скалы и по петербургским улицам направляется к Каменному острову, где жил в то время император Александр I. Бронзовый всадник въезжает во двор Каменноостровского дворца, из которого навстречу ему выходит озабоченный государь. «Молодой человек, до чего ты довел мою Россию! — говорит ему Петр Великий, — Но пока я на месте, моему городу нечего опасаться!» Затем всадник поворачивает назад, и снова раздается звонкое цоканье бронзовых копыт его коня о мостовую.

Майор добивается свидания с личным другом императора, князем Голицыным, и передает ему виденное во сне. Пораженный его рассказом, князь пересказывает сновидение царю, после чего, утверждает легенда, Александр I отменяет свое решение о перевозке монумента. Статуя Петра остается на месте, и, как это и было обещано во сне майора Батурина, сапог наполеоновского солдата не коснулся петербургской земли.

О таком развитии сюжета можно только мечтать. Все остальное оставалось «делом техники» и литературного мастерства. Даже конфликт, который и без того все более отчетливо и остро просматривался в сюжете, при желании можно было бы и далее обострить.

И действительно, Пушкин на это будто бы пошел. Существует одно малоизвестное литературное предание о том, что Пушкин не ограничился ныне хорошо известными двумя, как считают многие исследователи, маловразумительными вне контекста всей поэмы, полустроками, вложенными в уста несчастного Евгения и адресованными «державцу полумира»: «Добро, строитель чудотворный / Ужо тебе!» Согласно легенде, бедный полупомешанный чиновник произнес целый обвинительный монолог, обращенный к медному истукану, лишившему его не только обыкновенного существования, но и человеческого облика. Называли даже количество стихов этого страстного монолога, которые цензура якобы безжалостно вычеркнула. Говорили, что их было тридцать и что при чтении поэмы самим Пушкиным они производили «потрясающее впечатление». Правда, еще Валерий Брюсов, внимательно вслушиваясь в эту легенду, заметил, что «в рукописях Пушкина нигде не сохранилось ничего, кроме тех слов, которые читаются теперь в тексте повести». Но кто знает. Как известно, фольклор на пустом месте не появляется.

«Пиковая дама»

«Медный всадник», в основу которого, как мы видим, положены петербургские предания и легенды, был написан в 1833 году. В следующем, 1834 году в аристократических и литературных салонах говорили о «Пиковой даме», повести глубоко петербургской не только по духу, но и по городскому фольклору — он не только предшествовал ее рождению, но и сопровождал после шумного появления в печати.

Литературная новость взбудоражила и без того склонное к большим интригам и маленьким «семейным» скандалам петербургское общество. Образ безобразной древней старухи, счастливой обладательницы мистической тайны трех карт, вызывал совершенно конкретные, недвусмысленные ассоциации, а загадочный эпиграф, предпосланный Пушкиным к повести: «Пиковая дама означает тайную недоброжелательность», да еще со ссылкой на «Новейшую гадательную книгу», подогревал разгоряченное любопытство.

Кто же скрывался за образом пушкинской графини, или, как подозрительно часто якобы оговаривается сам Пушкин, княгини? Двух мнений на этот счет в тогдашнем обществе не было. Это подтверждает и сам автор нашумевшей повести. 7 апреля 1834 года он заносит в дневник короткую запись: «При дворе нашли сходство между старой графиней и княгиней Натальей Петровной».

С тех пор в Петербурге княгиню Наталью Петровну Голицыну иначе как «Пиковая Дама» не называли.

Княгиня Голицына происходила из рода так называемых новых людей, в избытке появившихся в начале XVIII века в окружении Петра Великого. По официальным документам, она была дочерью старшего сына денщика Петра I, Петра Чернышева, который на самом деле, если, конечно, верить одной малоизвестной легенде, слыл сыном самого самодержца. Таким образом, согласно городскому фольклору, Наталья Петровна была внучкой первого российского императора и основателя Петербурга. Во всяком случае, в ее манере держаться перед сильными мира сего, в стиле ее деспотического и одновременно независимого поведения в повседневном быту многое говорило в пользу этого утверждения, а сама она не раз старалась тонко намекнуть на свое легендарное происхождение. Так, когда ее навещал император или какие-либо другие члены монаршей фамилии, обед сервировался на серебре, якобы подаренном Петром I одному из ее предков.

Н. П. Голицына

Посещать ее обеды многие почитали за честь, а ее сын — знаменитый московский генерал-губернатор В. Д. Голицын — не смел даже сидеть в присутствии матери без ее разрешения. Гордый и независимый характер княгини проявлялся во всем. Однажды ей решили представить военного министра, графа Чернышева, возглавлявшего следственную комиссию по делу декабристов. Он был любимцем Николая I, и перед ним все заискивали. «Я знаю только того Чернышева, который сослан в Сибирь», — неожиданно грубо оборвала представление княгиня. Речь шла об однофамильце графа — декабристе Захаре Григорьевиче Чернышеве, осужденном на пожизненную ссылку.

Отец Голицыной служил дипломатом, и в молодости Наталья Петровна жила за границей. Ее с удовольствием принимали во многих монарших домах. Но знали ее еще и потому, что она была страстной поклонницей игры в карты. Во Франции она была постоянным партнером по картам королевы Марии Антуанетты. Страсть к картам она сохранила до глубокой старости и играла даже тогда, когда ничего не видела. По рекомендации Воспитательного дома карточная фабрика специально для нее даже выпустила карты большого формата.

В молодости Наталья Петровна слыла красавицей, хотя, по мнению многих, особой красотой не отличалась, а с возрастом вообще обросла усами и бородой, за что в Петербурге ее за глаза называли «Княгиня Усатая», или более деликатно, по-французски, «Княгиня Мусташ» (от французского moustache — усы). Именно этот образ ветхой старухи, обладавшей отталкивающей, непривлекательной внешностью в сочетании с острым умом и царственной надменностью, и возникал в воображении первых читателей «Пиковой дамы».

Сюжетная канва пушкинской повести на самом деле не представляла ничего необычного для высшего петербургского общества. Азартные карточные игры были в то время едва ли не самой модной и распространенной забавой столичной «золотой молодежи». Как мы уже знаем, страстным и необузданным картежником был и сам Пушкин, и многие его близкие друзья. Если верить легендам, эпиграф к первой главе повести: «А в ненастные дни собирались они часто» Пушкин сочинил во время игры в карты и записал его прямо на рукаве своего знакомца, известного картежника, внука Натальи Петровны, Сергея Григорьевича, по прозвищу «Фирс». На глазах поэта происходили самые невероятные истории, каждая из них могла стать сюжетом литературного произведения. Из-за неожиданных проигрышей люди лишались огромных состояний, стрелялись и сходили с ума.